В Москве прощаются с Зурабом Церетели — скульптором. Репортаж с церемонии.

Он шёл сквозь века — не по учебникам, а по улицам. Сквозь города, дворы, площади и мосты. Зураб Церетели не просто творил — он оставлял след. След, который не сотрёт ни дождь, ни время. И теперь, когда его не стало, кажется, будто остановилось что-то большее, чем сердце. Остановилась эпоха.

А ведь он, честно говоря, никогда не выглядел уставшим. Даже в девяносто говорил, что чувствует себя молодым. Кто из нас так может? Кто встаёт утром и первым делом — к холсту, не к чашке кофе или смартфону, а к холсту? В этом была его сила. Его ритуал. Его жизнь.

Президент выразил соболезнования. Министр культуры тоже. Всё по протоколу, конечно. Но за этими словами — живое уважение. Потому что, как бы пафосно это ни звучало, Церетели был настоящим. Таким, каким рождаются раз в столетие. Скульптор, художник, учитель, собеседник, грузин и россиянин — всё это не просто теги в энциклопедии. Это — плоть его биографии.

Он создавал монументы, которые порой спорны, порой критикуемы — но никогда не остаются незамеченными. В этом и был он. Не был «удобным». Был громким, смелым, местами чрезмерным, но всегда настоящим. Как мощный аккорд в симфонии, который невозможно не услышать. А вы замечали, что в каждом его произведении — ощущение масштаба? Будто мир становится чуть больше.

Смерть пришла тихо — без анонсов. Сердце остановилось, как выключается свет в конце репетиции. Говорят, не жаловался, не страдал, не ждал. Просто жил — до последнего мазка. А это, согласитесь, особенное достоинство. Не доживать — жить.

На прощание в Храме Христа Спасителя пришли сотни людей. И всё равно казалось мало. Потому что у каждого он был свой — для кого-то автор Петра на набережной, для кого-то учитель, для кого-то — просто дедушка, рассказывающий истории с яркими глазами.

И знаете, что самое удивительное? Он не боялся быть собой. Не прятался за модой, не играл в «приемлемое искусство». Он лепил, рисовал, строил, как чувствовал. А чувство у него было — с громкостью на полную. И сейчас, когда его нет, остаётся не пустота, а эхо. Эхо его таланта, его смеха, его энергии, которая, кажется, так и витает где-то между Багратионовской и Манежной.

Он не был совершенным. И, может, именно в этом — его совершенство.

Светлая память, маэстро.